Для меня было неизбежным, рано или поздно, прочесть самое читаемое в мире произведение японской литературы. Является ли роман по этой причине и самым характерным японским произведением? Сложно сказать.

До этого я у Мисимы читал только другой его знаменитый шедевр — рассказ "Патриотизм". Принимая во внимание факты биографии самого Мисимы, по прочтении этих его двух произведений, сложно избавиться от ощущения, что сам автор был, мягко говоря, душевнобольным. По крайней мере, мне так показалось. Судя по всему, у писателя был долгий и сложный роман с двумя роковыми особами: Смертью и Красотой.

Про "Патриотизм", хотя это и небольшой, в сущности, рассказ, нужно говорить особо. Поэтому речь у нас пойдет о "Золотом храме".

Этот роман — одно из немногих литературных произведений, которые не боятся спойлеров. Весь его сюжет полностью укладывается в коротких строчках издательской аннотации: самое читаемое произведение японской литературы, история о том, как молодой послушник сжег великое произведение искусства, храм Кинкакудзи.

Так что, начиная читать, вы уже знаете, чем закончится роман. Но проза Мисимы выдерживает и такое непростое испытание. Неспешно и подробно, замечательным литературным языком, я бы сказал, — очень внятно, автор показывает нам превращение скромного и незаметного для окружающих молодого человека в современного Герострата. Только если у Герострата была единственная мотивация — прославиться, то с героем Мисимы, послушником Мидзогути, все не так просто. В славе он не нуждается. Он вообще равнодушен ко многим проявлениям человеческой натуры.

С раннего детства Мидзогути в сложных отношениях с Прекрасным. Если принять аналогию эстетического чувства с женским образом, то Мидзогути — импотент, который не может сполна насладиться женской сущностью. Это изводит его, не дает ему покоя и жизни. Единственное, что ему доступно — это величественный Золотой Храм, с которым его познакомил отец, который он постоянно исследует в мучительным попытках понять, в чем же кроется его красота, о которой столько говорит его отец.

Даже если отбросить все аналогии, то и с окружающим миром у Мидзогути такие же отношения. Мидзогути с детства сильно заикается, что делает его мишенью для насмешек, возводит между ним и окружающими труднопреодолимый барьер. К тому же он некрасив, лишен внимания противоположного пола. Его родители бедны, отец — нездоровый и невезучий человек, рано умирает, оставляя сына на попечении настоятеля Золотого Храма. Свою мать Мидзогути ненавидит за ее ограниченность и нелепую и дикую измену отцу, свидетелем которой он стал ребенком. Жить ему пришлось в тяжелое время: страна повергнута в войне, народ испытывает лишения, у всех совершенно неопределенное понятие о будущем.

Друзей у него нет, единственный достойный человек, которого он считал своим другом, погибает. Единственный его приятель, настоящий подонок, способный на самые низкие поступки.

Мисима показывает нам внутренний мир очень неприятного человека. Мидзогути — слабый, нерешительный, у него нет стойких моральных принципов. На что-либо действительно опасное для окружающих он не идет только из-за своей апатии и безволия. Но и при этом, он совершает крайне отталкивающий поступок, когда по наущению пьяного американского солдата из оккупационного корпуса, топчет его спутницу, опустившуюся проститутку, вызывая тем самым у нее выкидыш. Тем самым, он невольно становится убийцей еще до того как сожжет Храм. Хотя в его религии, дзен-буддизме, убийство любого живого существа считается грехом. А он ведь не простой прихожанин, а монах, будущее духовное лицо.

Роман Мисимы, несмотря на некоторые неприятные моменты, которые было действительно читать, несмотря на погружение в атмосферу упадка и бессилия, произведение, безусловно заслуживающее внимания. Мне было интересно проследить за попыткой Мисимы препарировать отношение заурядного человека к Красоте, мучительные потуги избавиться от нее, и саму возможность жить без Красоты.

И кому как не японцу было суждено так глубоко проникнуть в суть проблемы? Вспомним, что в Японии, отношение к Прекрасному было делом обычным даже для людей простых и заурядных. Заметно это и в романе Мисимы. Даже провинциальный, и не такой уж и образованный, послушник рассуждает со знанием дела о стилях и школах в зодчестве и изобразительном искусстве. А грубый и жестокий проходимец Касиваги неожиданно проникновенно и умело занимается составлением композиций икебаны и хорошо играет на флейте.

Мне кажется, что поставленные Мисимой вопросы кроются в известном высказывании Уайльда о том, что каждый человек должен либо быть произведением искусства, либо нести в себе произведение искусства. Мисима предположил: а что если человек не является ни тем и ни другим? Или что еще хуже, он не может даже вынести искусство.

Вообще, читая роман, ваша мысль пройдет много путей. На ум придет сравнение с "Преступлением и наказанием" Достоевского. Кстати, на то, что роман Мисимы очень похож на произведение Достоевского, похоже намекает сам Мисима. Иначе как объяснить, что в одной из финальных сцен, Мидзогути приносит в публичный дом и пытается читать проститутке книгу итальянского психиатра, которая называется... ..."Преступление и наказание".

Так же, невольно задумываешься об, уже ставшем неявным, корне "искус" в слове "искусство". И, похоже, реальная история сожжения храма Кинкакудзи, стала для Мисимы лишь поводом, попыткой разобраться в собственном непростом отношении к Красоте.

Открыл для себя Фолкнера. Пока прочел только пару романов, да несколько рассказов и повесть. Но очень, очень здорово. Как-то фолкнеровская проза очень мне по душе. Все, все буквально. И содержание его книг. Я ведь родился и вырос в деревне, в глубокой провинции. И мысли автора. И его герои, очень цельные, очень интересные. И его манера письма. В особенности фолкнеровский стиль. Когда читаешь Фолкнера, с его длиннющими предложениями, чувствуешь себя шариком, который перемещается по нескончаемому, необыкновенному и захватывающему лабиринту пинбольного автомата.

Фолкнер — мастер подмечать новые необычные грани известных вещей. Да и вообще сообщать что-то новое.

Надо бы открыть про него и его творчество тему в "Другой литературе". Делиться своими находками и впечатлениями.

Как фолкнеровский герой, рассказывая о склонности негров (живущих в крайней нужде) к мелким кражам в бакалейных лавочках, с удивлением отмечает, что самый популярный объект для краж — это жидкость для выпрямления волос.

Как и очень верное наблюдение, что деревенским жителям свойственно очень рано и очень плотно завтракать. Причем не только на американском Юге, но и на моей родине, например.

Много очень хороших вещей. В том числе и характерное остроумие южан, какое-то спокойное, плавное и ненавязчивое. Выписываю в записную книжку целые абзацы.

Вот, например, характерный образчик фолкнеровской прозы:

цитата

Вот, должно быть, и дядя сейчас тоже думал, как с ними не только никогда нельзя выиграть боя — нельзя даже найти место боя, чтобы вовремя признать поражение: всегда оказывается, они уже до этого успели перенести его куда-то еще; он вспомнил — это было тому назад два года, — как он наконец-то попал в футбольную команду своей школы, и то ли он вытянул жребий, то ли его выбрали на место выбывшего игрока участвовать в иногороднем состязании — постоянный игрок, кажется, получил ушиб во время подготовки к матчу или оказался недостаточно подготовленным, а может быть, просто его мать не позволила ему ехать, — он точно не помнит, что там такое вышло, потому что сам он перед этой поездкой весь четверг и пятницу был поглощен тем, что тщетно ломал себе голову, как сказать маме, что он едет в Моттстаун со школьной командой играть в настоящем матче, и не мог ничего придумать и откладывал до последней минуты, когда уже он вынужден был ей сказать: и у него это плохо получилось; пришлось выдержать целую бурю, и он выдержал, потому что тут оказался отец – хотя он вовсе и не рассчитывал на это — не потому, что не хотел, — может быть, он и подумал бы об этом, не будь он в таком смятении, чуть ли не вне себя от ярости и стыда, и вдобавок еще стыда оттого, что он так разъярен (на какую-то ее отговорку он крикнул: "А чем же команда виновата, что я у тебя единственный сын?"), — и уехал с командой в пятницу вечером с таким чувством — так он представлял себе, — какое должно быть у солдата, когда он, вырвавшись из материнских объятий, отправляется воевать за какое-то не совсем достойное дело; конечно, она будет огорчаться за него, если он провалит игру, и даже будет опять глядеть ему прямо в лицо, "если у него все сойдет хорошо, и все-таки навсегда теперь между ними останется старое, но всегда свежее, незабываемое, постоянное расхождение; так что всю эту ночь в пятницу, тщетно стараясь уснуть в чужой, незнакомой кровати, и всю первую половину следующего дня, дожидаясь, когда начнется игра, он думал — лучше было бы для команды, если бы он не поехал, потому что какой от него может быть прок, когда у него только одно на уме, — пока не раздался первый свисток и все — на поле и потом уже, когда в самом низу, под налетевшей на него кучей обеих команд, рот и нос забиты расплесканной и засохшей гашеной известкой, которой проводят линию ворот, он, прижав мяч к груди, услышал, узнал среди всех голосов этот один, пронзительный, торжествующий, кровожадный голос и, вывернувшись наконец, перевел дух и увидел ее в толпе, впереди всех, не на трибуне среди сидящих, а среди тех, кто топтался и даже бегал взад и вперед вдоль боковой линии, следя за каждым ударом, и потом в тот же вечер в машине, когда они возвращались домой в Джефферсон, он — на переднем сиденье рядом с шофером из гаража, а мама — с тремя или четырьмя другими игроками сзади, каким гордым, спокойным, безжалостным голосом, вот таким и сам он мог говорить, она спросила его: "Ну, как твоя рука, не болит больше?" — и сейчас, войдя в переднюю, он признался себе, что он ожидал увидеть ее в дверях, все еще с распущенными волосами, в ночной рубашке и что его после трехчасового отсутствия встретят все теми же непрерывающимися с тех пор жалобными возгласами.